Актуальный Чехов

Любите ли вы Чехова? Любите ли вы Чехова так, как люблю его я? Под этими словами может подписаться любой из чеховедов. Кто как трудится в нашем мире, а есть люди, которые занимаются тем, что ''аккумулируют в себе духовный потенциал нации'', поддерживают ее культурный уровень. По крайней мере, говоря сами о себе именно так, этим они оправдывают свое существование. Имеются в виду не просто учителя литературы в школе, а действительно ученые - филологи . Чеховедение же - одна из многочисленных ''отраслей'' в вышеозначенной области.

Почему вдруг захотелось порассуждать на эту тему? Не только потому, что знакома с кухней изнутри. Вот, кстати, недавно ночью на одной из московских кухонь возникла интересная беседа, о том, что Россия (до сих пор?) - литературоцентричная страна, и подход, если не ко всем, то к некоторым слоям населения страны нужно искать именно в этом ключе.

Что это значит? Простой пример: в среде российских политиков всегда модным было подкреплять свои лозунги высказыванием классиков - блеснуть знанием Толстого, ввернуть ''как сказал великий Достоевский…'', не говоря уж о Пушкине, который вообще, как известно, ''наше все''. Другое дело, что иногда путают отчества и даже имена этих самых классиков, но для политиков это неважно.

В наступившем 2010 году - юбилей Чехова - 150 лет со дня рождения. Вот вам и еще один повод вспомнить о том, кто вошел в цепочку мировых классиков. И вспомнить, вот в каком ключе.

Для начала, можете ли вы ответить на вопрос: какие ассоциации пробуждает в вас словосочетание Антон Чехов? Я, например, со школьной скамьи вынесла о Чехове лишь смутное впечатление как о неком писателе-юмористе ''десятого ряда'', изучение творчества которого занимало урока два и приходилось на конец мая, когда хотелось гулять, и было совсем не до бородатого дядьки в пенсне. Некоторые же до сих пор представляют Чехова как ''злобного мизантропа и женоненавистника'', а его героев как ''истеричных вырожденцев''.

Но, тем не менее, в России всегда была потребность в авторитетной фигуре. Вокруг этой фигуры создавался некий миф, и чеховский миф - не исключение. В определенные периоды истории он включался в более масштабные мифы: миф о русской интеллигенции, миф о Великой русской литературе. Но в контексте кризиса, о котором сегодня говорят непрерывно (филологи тоже не остались в стороне: например, не так давно в Смольном институте свободных искусств и наук (Санкт-Петербург) прошел семинар на тему ''Кризис современной филологии''), так вот, в этом контексте хотелось бы вспомнить об Антоне Павловиче.

Это он теперь для нас - классик. А тогда, в переломную эпоху, на стыке 19-20 веков, когда большие писатели поумирали, а новые не народились, Чехов был просто отъявленным революционером. Он цинично ломал предшествующую традицию. Критики, брызгая слюной, кричали, что такой писатель невозможен! В чем проявлялась эта невозможность, и чем данный факт может быть интересен для нас сегодня?

В центре чеховского художественного мира находится проблема, которую определяют как проблему коммуникации:

…мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг... (слова Елены Андреевны из пьесы ''Дядя Ваня'').

Герои Чехова не просто не хотят договориться, проблема лежит гораздо глубже: ''Чеховским героям свойственно интерпретировать мир (в том числе слова и реакции другого) в соответствии со своими желаниями'' (Степанов А. Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М., 2005. С. 361).

В итоге чеховский герой, вроде бы готовый вступить в диалог с другими, всегда оказывается ''вещью в себе'', абсолютно изолированной от окружающих. Помните хрестоматийный рассказ ''Человек в футляре''? О повсеместной распространенности ''футляра'' говорит один из героев:

А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт – разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор, – разве это не футляр? (''Человек в футляре'',1898).

А теперь вспомним слова самого Чехова: ''Толстой говорит, что человеку нужно всего три аршина земли. Вздор - три аршина земли нужно мертвому, а живому нужен весь земной шар''.И далее, известную чеховскую формулу: ''Мое святая святых - это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода…'' Вам не показалось странным, что, что в этой формуле отсутствует понятие счастья?

Возьмем навскидку монолог Ивана Иваныча из рассказа ''Крыжовник'':

К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию. <…> Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников…

Иллюзорность человеческого счастья становится главной темой многих произведений Чехова. ''Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его'', – говорит Вершинин в ''Трех сестрах''. Другие герои считают, что ''…счастья много, так много, парень, что его на всю бы округу хватило, да не видит его ни одна душа!'' (''Счастье''). Сам Чехов в письмах предпочитает уклончивый ответ: ''А что такое счастье? Кто это знает? По крайней мере, я лично, вспоминая свою жизнь, ярко сознаю свое счастье именно в те минуты, когда, казалось тогда, я был наиболее несчастлив. В молодости я был жизнерадостен - это другое''.

Однако более определенными оказываются суждения и героев, и самого автора в тех случаях, когда речь идет об отрицании личного, эгоистического счастья:

Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. <…> Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что <…> как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других (''Крыжовник'').

''Стучащий дождь'' и ''человек с молоточком'' у Чехова получают статус символов, которые можно соотнести с библейским: ''Вот, стою у двери и стучу: если кто услышит Мой голос и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мной'' (Откр. 3:20). Счастье большинства людей, о которых говорит герой ''Крыжовника'' - ''футлярное счастье'', а потому иллюзорное, временное. Но что это - ''более разумное и великое'' - нечто большее, чем личное счастье? В записной книжке Чехова находим такой ответ: ''Счастье и радость жизни не в деньгах и не в любви, а в правде. Если захочешь животного счастья, то жизнь все равно не даст тебе опьянеть и быть счастливым, а то и дело будет огорошивать тебя ударами.''

Однако чеховскую правду или абсолютнейшую свободу ''лет через 200–300'' (как обещал Вершинин в пьесе ''Три сестры'') вряд ли можно рассматривать как синоним загробного небытия:

…человечество страстно ищет и конечно найдет. Ах, только бы поскорее! <…> Придет время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить... (''Три сестры'', 1901).

''Этим-то ''духовным странничеством'' словно ''заражены'' чеховские герои. И чаще всего, когда им удается сняться с привычного места и приблизиться к ''иной жизни'', эта жизнь превращается в обыденность, и тогда становится необходим виток новой устремленности - действительно устремленность к бесконечному'' (Давтян Л. А.).

И лишь один чеховский герой – Лаевский в повести ''Дуэль'' ''приходит к пониманию того, что причина его несчастий не в других людях, не в перемене мест, не в ''неведомой силе'', а в нем самом; что выход нужно искать не в создании новых иллюзий и не в приятии жизни, как она есть, а в перестройке своего жизненного мира. Однако повесть вовсе не имеет мажорного конца. Хотя Лаевский понял, что менять надо себя, но как, в каком направлении нужно перестроить свой жизненный мир, он не знает. Заключительные слова повести ''Никто не знает настоящей правды'' говорят о том, что положительная правда - тот стиль жизни, который сделает ее полноценной и счастливой, - еще не найдена''

Ответ на ''правильно поставленный вопрос'' автор оставляет читателю…

И чувство безутешной скорби готово было овладеть ими. Но казалось им, кто-то смотрит с высоты неба, из синевы, оттуда, где звезды, видит все, что происходит в Уклееве, сторожит. И как ни велико зло, все же ночь тиха и прекрасна, и все же в божьем мире правда есть и будет, такая же тихая и прекрасная, и все на земле только ждет, чтобы слиться с правдой, как лунный свет сливается с ночью (Повесть ''В овраге'', 1900 год).

Сегодня 2010-ый. В чем заключалась для критиков эта чеховская невозможность? Кто знает, по крайней мере, сегодня слова Антона Павловича звучат как-то слишком актуально.

Автор: Eкaтepинa Kpылoвa
Просмотров страницы: 271